 |
Гостинцы Марины Алексеевны Казюры.
Роман "Снежные зимы" - Глава X - Страница 115
Ольга Устиновна поняла это и задохнулась; боясь разрыдаться, выскочила из комнаты, будто бы вспомнив, что на кухне что-то горит. В ванной Иван причесывался перед зеркалом. Она, как девочка, приткнулась лицом к его плечу.
— Что с тобой?
— Мне перед ней стыдно...
— Пожалуйста, без сантиментов.
Вернулись вместе. Марина, увидев его в хорошо скроенном синем костюме, в галстуке, умытого, причесанного, удивленно всплеснула руками.
— Ах, божечка! Да ты еще совсем жених, а я тебя дедом назвала. Извиняй глупую бабу.
— Нет, Марина Алексеевна, не извиню! Такой обиды не прощаю.
— Так я ж о том, что у тебя уже внук есть. Как же не дед? — И хитро-хитро прищурилась.
На столе лежали на тарелках ее гостинцы: толстый брус сала, круг сухого, облитого маслом сыра, крепкие, один в один, маслянисто-янтарные боровички. Стоял кувшинчик с медом и причудливая — откуда их в деревнях берут? — бутыль. Обыкновенная бутылка портвейна рядом с этой пузатой черной склянкой выглядела, как бедная родственница рядом с богатой купчихой. А вообще все казалось очень аппетитным и отлично сочеталось с тонкими тарелками, красивыми чайными чашками, блестящим электросамоваром. Голодный Иван Васильевич довольно потер руки, причмокнул:
— Вот это да!
— Возьми моей для аппетиту,— предложила Марина и сама налила из пузатой бутылки ему — полную рюмку, себе и хозяйке — по капельке.— Чарки у вас маленькие. Наши мужики так стаканами глушат.
— За ваше здоровье, Марина Алексеевна.
— На здоровьечко вам, Иван Васильевич. И вам, Ольга Устиновна.
Самогонка, должно быть первач, обожгла — не вздохнуть. Поддевая вилкой грибок, Иван Васильевич другой рукой отгонял жар ото рта. У гостьи весело смеялись глаза, но и сквозь смех проступала навеки застывшая скорбь, как туманная пелена.
— Сама гонишь?
— Сама.
— Посадят тебя за это.
— Э-э, ничего я не боюсь. Да и кто даст в обиду лучшую доярку! Им же стыдно будет.
— Все еще доишь?
— Ага.
— А на пенсию не пора? — Он посмотрел на ее руки больные руки, пальцы искривлены, с подагрическими узлами. Ему не раз становилось стыдно и больно, когда видел такие женские руки. А они кормят хлебом, поят молоком всю страну!
Марина поймала его взгляд и незаметно убрала руки под стол.
— Спрашивал как-то директор совхоза, не хочу ли я на пенсию. Нет, говорю, не хочу. Скучно будет без работы. Что делать одной в хате?.. Сама себе опостылеешь.
«А я уже на пенсии»,— хотел было признаться Иван Васильевич, но вздохнула тайком жена; понял, что она об этом не рассказала, и тоже смолчал. В конце концов он завтра может пойти работать! Да и без должности не бьет баклуши. Нашел чем хвастать перед старой колхозницей!
— ...А так я песни с девчатами попою. Сердечные тайны их выслушиваю. Иной раз, случится, и поплачем вместе.
— А вообще как вам живется, Марина Алексеевна?
Еще с тех партизанских времен Марина, в зависимости от ситуации, от настроения или от места, где происходил разговор, говорила ему то «вы», то «ты». Между прочим, в тех краях больше почитают обращение на «ты». Антонюк не только привык к этому, но и сам, незаметно для себя, обращался к хорошо знакомым людям таким же чином.
— Ох, командир, так живется, так хорошо живется, что ажио сердце болит.
— Не пойму, серьезно вы или от беды какой...
— Да какая беда теперь! Серьезно, Иван Васильевич.
Живется — лучше, может, и не надо. По сто рублей в месяц заробляю, Корова, свинья, сад... Телевизор купила. Теперь зимой, когда рано с фермы прихожу, детей со всей улицы зазываю. Они уже поджидают меня. «Баба Марина идет!» Потому и болит, когда вспомню, как бы сыны мои могли жить. — И заплакала. Нет, не все материнские слезы выплаканы. Много их еще прольется. Ой, много!
Пятница, 15.01.2010 (20:04) | Автор: Иван Шамякин
Комментарии пользователей
Добавить комментарий | Последний комментарий
— Что с тобой?
— Мне перед ней стыдно...
— Пожалуйста, без сантиментов.
Вернулись вместе. Марина, увидев его в хорошо скроенном синем костюме, в галстуке, умытого, причесанного, удивленно всплеснула руками.
— Ах, божечка! Да ты еще совсем жених, а я тебя дедом назвала. Извиняй глупую бабу.
— Нет, Марина Алексеевна, не извиню! Такой обиды не прощаю.
— Так я ж о том, что у тебя уже внук есть. Как же не дед? — И хитро-хитро прищурилась.
На столе лежали на тарелках ее гостинцы: толстый брус сала, круг сухого, облитого маслом сыра, крепкие, один в один, маслянисто-янтарные боровички. Стоял кувшинчик с медом и причудливая — откуда их в деревнях берут? — бутыль. Обыкновенная бутылка портвейна рядом с этой пузатой черной склянкой выглядела, как бедная родственница рядом с богатой купчихой. А вообще все казалось очень аппетитным и отлично сочеталось с тонкими тарелками, красивыми чайными чашками, блестящим электросамоваром. Голодный Иван Васильевич довольно потер руки, причмокнул:
— Вот это да!
— Возьми моей для аппетиту,— предложила Марина и сама налила из пузатой бутылки ему — полную рюмку, себе и хозяйке — по капельке.— Чарки у вас маленькие. Наши мужики так стаканами глушат.
— За ваше здоровье, Марина Алексеевна.
— На здоровьечко вам, Иван Васильевич. И вам, Ольга Устиновна.
Самогонка, должно быть первач, обожгла — не вздохнуть. Поддевая вилкой грибок, Иван Васильевич другой рукой отгонял жар ото рта. У гостьи весело смеялись глаза, но и сквозь смех проступала навеки застывшая скорбь, как туманная пелена.
— Сама гонишь?
— Сама.
— Посадят тебя за это.
— Э-э, ничего я не боюсь. Да и кто даст в обиду лучшую доярку! Им же стыдно будет.
— Все еще доишь?
— Ага.
— А на пенсию не пора? — Он посмотрел на ее руки больные руки, пальцы искривлены, с подагрическими узлами. Ему не раз становилось стыдно и больно, когда видел такие женские руки. А они кормят хлебом, поят молоком всю страну!
Марина поймала его взгляд и незаметно убрала руки под стол.
— Спрашивал как-то директор совхоза, не хочу ли я на пенсию. Нет, говорю, не хочу. Скучно будет без работы. Что делать одной в хате?.. Сама себе опостылеешь.
«А я уже на пенсии»,— хотел было признаться Иван Васильевич, но вздохнула тайком жена; понял, что она об этом не рассказала, и тоже смолчал. В конце концов он завтра может пойти работать! Да и без должности не бьет баклуши. Нашел чем хвастать перед старой колхозницей!
— ...А так я песни с девчатами попою. Сердечные тайны их выслушиваю. Иной раз, случится, и поплачем вместе.
— А вообще как вам живется, Марина Алексеевна?
Еще с тех партизанских времен Марина, в зависимости от ситуации, от настроения или от места, где происходил разговор, говорила ему то «вы», то «ты». Между прочим, в тех краях больше почитают обращение на «ты». Антонюк не только привык к этому, но и сам, незаметно для себя, обращался к хорошо знакомым людям таким же чином.
— Ох, командир, так живется, так хорошо живется, что ажио сердце болит.
— Не пойму, серьезно вы или от беды какой...
— Да какая беда теперь! Серьезно, Иван Васильевич.
Живется — лучше, может, и не надо. По сто рублей в месяц заробляю, Корова, свинья, сад... Телевизор купила. Теперь зимой, когда рано с фермы прихожу, детей со всей улицы зазываю. Они уже поджидают меня. «Баба Марина идет!» Потому и болит, когда вспомню, как бы сыны мои могли жить. — И заплакала. Нет, не все материнские слезы выплаканы. Много их еще прольется. Ой, много!
Пятница, 15.01.2010 (20:04) | Автор: Иван Шамякин
Комментарии пользователей
Добавить комментарий | Последний комментарий